В России растет спрос на услуги психологов и психотерапевтов. Особенно в связи с социальными потрясениями вроде пандемии, начала полномасштабного вторжения в Украину или мобилизации. При этом мы постоянно слышим разговоры о том, как российская власть газлайтит граждан, обесценивает их трудности и переживания. Или что государство и общество в России находятся в многолетних токсичных отношениях. А еще — что россиянам предстоит проработать коллективные травмы.

Имейл-рассылка «Сигнал» от создателей «Медузы» разбирается, как десятки психологических терминов — от «защиты личных границ» и «паттернов поведения» до «абьюза» и «выученной беспомощности» — ушли в народ и в значительной степени заменили политический язык.

Этот текст впервые опубликовал в имейл-рассылке «Сигнал» 31 августа 2024 года. Подписаться на «Сигнал» можно здесь.

Мы придумали слово «психояз», чтобы описать очень распространенную ситуацию: когда в повседневной жизни используется профессиональный жаргон психотерапевтов и понятий популярной психологии. По-английски это называется therapy-speak («терапевтический язык») — и в этом термине тоже есть отсылка к оруэлловскому «новоязу» (newspeak).

Русский психояз состоит преимущественно из заимствованных слов и калек с английского: «абьюз», «токсичность», «выгорание» «триггер», «газлайтинг», «селф-кер», «обесценивание», «защита личных границ», «валидация», «нарциссизм», «созависимость», «тип привязанности», «травма» и так далее.

Своей популярностью психояз обязан прежде всего социальным сетям. Как и любая лингвистическая мода, он упрощает сложные психологические понятия, порой полностью лишая их первоначального смысла. 

Такое уже бывало. В начале XX столетия Зигмунд Фрейд и теория психоанализа тоже значительно трансформировали популярную культуру, а термины «бессознательное», «вытеснение», «проекция» и другие ушли в народ. Они встречаются в литературе, публицистике и даже политических выступлениях того времени. В том числе и на русском языке.

В 2018 году Оксфордский словарь английского языка назвал «токсичный» словом года. Тогда же в шорт-лист вошло слово «газлайтинг» (это когда вас пытаются убедить, что вы не в себе). Всеобщий интерес к «токсичным отношениям», «токсичной маскулинности» и «токсичным работодателям» потеснил другое понятие психояза — «травму» (мы уже подробно рассказывали о нем в этом письме «Сигнала»). В 2020-х на смену «токсичности» пришло «отстаивание личных границ».

Некоторые специалисты и практикующие психотерапевты уверены, что психояз стал настолько популярным, потому что дал людям новый словарь для описания сложных эмоций. 

У нас существует естественная потребность обсуждать (или, выражаясь на психоязе, проговаривать) личный опыт и переживания. А психояз — это не просто набор терминов и понятий, а целая система, которая позволяет людям более точно и осознанно рассуждать о своих внутреннем состоянии и опыте, пользуясь штампами из популярной литературы о психологии. 

Иными словами, психояз помогает нам трансформировать переживания и опыт в полноценную идентичность. Но когда речь заходит о межличностных отношениях или оценке действий других, психоязом нередко злоупотребляют. Термины для конкретных расстройств личности — например, «нарцисс» или «пограничник» — психояз как разговорная практика превращает в ярлыки, которые люди охотно навешивают на других. 

Использование психологического жаргона для описания поведения других как бы возвышает говорящего, наделяет его авторитетом. Многие специалисты не жалуют психояз из-за его тенденции к упрощению — и соблазна обратиться к психологическому жаргону, чтобы избежать ответственности за собственные поступки.

Психояз пробрался и в современную политическую культуру. Избиратели заочно ставят политикам диагнозы, а политики обращаются к психоязу, чтобы усилить связь со своими сторонниками. Часть исследователей даже бьет тревогу: психояз приводит к излишней эмоционализации политической культуры — и может усилить поляризацию. 

Как у России с ментальным здоровьем?

Современная медицина и психология ставят под сомнение существование групповых психологических феноменов: каждый из нас воспринимает происходящее и пережитое по-своему. Именно поэтому ученым непросто исследовать, как именно повседневная жизнь в автократии влияет на ментальное здоровье ее граждан. Им остается разве что строить гипотезы на основе некоторых закономерностей.

В автократиях чаще, чем в демократиях, целые группы людей подвергаются стигматизации и маргинализации. Люди склонны меньше доверять друг другу и предпочитают полагаться только на себя перед лицом внешних, порой очень непростых обстоятельств. Заметный урон ментальному здоровью наносят чувство бессилия, тревожность, нормализация насилия, разрушение социальных связей и эрозия коллективных ценностей.

Недемократические государства редко бывают озабочены ментальной гигиеной своих жителей — в них, как правило, не создается или вовсе разрушается инфраструктура психологической помощи. Соответствующие бюджетные учреждения закрываются или превращаются в институции карательной психиатрии. 

Ученые не подтверждают, что жизнь в автократии напрямую влияет на развитие зависимостей от алкоголя и психоактивных веществ, но точно знают, что у тех, кто им подвержен, меньше шансов получить квалифицированную помощь.

Для удержания власти автократы чаще всего мобилизуют своих сторонников против внутренних врагов, которых старательно расчеловечивает. Это сказывается на ментальном здоровье не только тех, кого назначили «врагами», но и самих дегуманизаторов.

Нарушения прав человека, политическое преследование, пытки, содержание под стражей и высылка из страны также могут оставить многолетний след на психике и способствовать развитию психических расстройств. 

Есть и другие, менее очевидные эффекты. 

В теории, тревожность не такая уж и плохая вещь для политической культуры. Исследователи считают, что в демократиях она мотивирует людей активнее искать информацию из разных источников, прислушиваться к противоположным мнениям и вовлекает граждан в политику.

А вот в автократиях тревожность может стать хронической. Их жителям все время приходится быть настороже: в условиях дефицита информации и несвободных медиа они вынуждены принимать или откладывать жизненные решения, основываясь на личной интерпретации неясных сигналов со стороны государства. 

Тревожность и страх за свою безопасность — это не норма, они ведут к когнитивным искажениям, более пессимистическому взгляду на мир и способствуют развитию психологических расстройств (вот несколько исследований про это: раз, два, три, четыре, пять). А, например, в Зимбабве хроническая тревожность гражданского общества только укрепила местные репрессивные институты.

Исторически автократы удерживали власть за счет угрозы насилием. В современном мире они чаще предпочитают манипулировать реальностью (об этом читайте наши выпуски «Новояз», «Фейк», «Информационный пузырь», «Вброс»). Благодаря этому им удается убедить граждан, что самая выгодная стратегия — поддерживать режим. И это тоже, предполагают ученые, оставляет след на психике людей.

Зачем россиянам психояз?

В письме о «выученной беспомощности» мы уже рассказывали, как психояз превратился в своеобразную народную политологию. Психологический жаргон позволяет многим россиянам описать характер отношений российского государства с обществом.

Те же «абьюз» и «газлайтинг», знакомые многим по собственной частной жизни, описывают эти отношения если не более точно, то более доступно, чем рассуждения о типологии режима, социально-экономической модели, общественном договоре или ресентименте.

Мы обращаемся к языку, который описывает опыт реального психологического насилия, чтобы говорить о насилии политическом. Впрочем, психояз, может, и помогает назвать проблемы, но уж точно не предлагает их решений. Психотерапия способна поправить качество повседневной жизни отдельных людей, дать им рабочие инструменты, чтобы справиться с окружающей действительностью и личными проблемами. Увы, такой подход совершенно не пригоден для решения системных политических проблем.

В России за тридцать с лишним лет так и не оформилась полноценная публичная политика и работающие институты общественного диалога. Современному политическому языку негде было сформироваться — и поэтому мы обращаемся к популярной культуре, чтобы заполнить в нем пробелы.

Доступ к психотерапии в России все еще ограничен: большинство жителей страны не может позволить себе регулярные консультации. Тем не менее в стране появился десяток онлайн-сервисов, которые сильно демократизировали терапию для жителей больших городов. И этот рынок продолжает активно расти, несмотря на войну.

Если полагаться на статистику, россияне чаще всего приходят на терапию, чтобы обсудить семейные и партнерские отношения, принятие решений, вопросы самооценки и уверенности в себе, а также за помощью в разрешении конфликтов. Для некоторых социальных групп, например ЛГБТК-людей, терапия стала одним из немногих мест, где они могут обсудить свою сексуальную и гендерную идентичность после объявления их «экстремистами».

Терапевты помогают россиянам справиться со сложными эмоциями на фоне политических потрясений — и, возможно, именно на сессиях многим людям удается сформулировать и проговорить свою позицию, понять собственные ценности или попросту поделиться мнением в конфиденциальной обстановке, не опасаясь последствий. В каком-то смысле сессия психотерапевта — одно из немногих пространств, где возможна безопасная, безоценочная, свободная дискуссия. Поэтому вполне логично, что психояз подменяет собой политический язык. 

Не будет ничего удивительного, если в ближайшее время российское государство обнаружит этот промах — и захочет контролировать не только психологическое здоровье своих граждан, но и то, как они о нем говорят.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили это письмо

Понятие «забота о себе» (self-care, «селфкер»), занимающее важное место в современном психоязе, пришло не из психологического жаргона, а из активистского. В 1970-е американские борцы за гражданские права считали крайне важным балансировать политическую работу и частную жизнь — и помимо митингов и тренингов организовывали совместный досуг. Это и называлось «заботой о себе».